Щепановская Сияна Витальевна
Санкт-Петербургский Государственный
Университет
Герменевтика «М. Пруст
и знаки» Ж. Делеза [1]
В статье ставится проблема обретения собственного
время в полях современности: истории и самих произведений искусства,
запечатленных картин обретаемого времени. Проблема добра и зла, появление
которых можно заметить еще на поле собственной речи, что структурирует
действительность и наше положение в ней особым образом. Взаимосвязь обретения
собственного права высказывания, а также разные виды знаков в соотношении с
утраченным, обретаемым и обретённым временем раскрывается в данной статье.
Помощником разобраться в видах времени служит произведение «М. Пруст и знаки» Ж. Делеза
Ключевые слова: обретаемое время, знаки
произведения искусства, Делёз, голос и смысл, материальный знак, онтологическое
право, философский язык
«Зло от того,
что голос наш
онтологически бесправен».
Иванов Н. Б.
Знаки произведения искусства:
попадание в обретенный язык
Зло — не имеющее силы
высказывание, отсылающее к ещё какому-то высказыванию, этим манифестирующее
утраченное время (как своего рода знание)[1; С. 50] — утраченное право —
говорить от собственного сердца, от лица истины.
Обретенное же время — появляется
только в полном порывании с материальном миром, с зависимостью с внешними
основаниями и обоснованиями собственного слова, собственного права говорить.
Дерзновение определить себя самому, а не лишь обозначить.
Знак должен быть доведен до
самоопределения, до некоей формообразующей силы.
Таков — знак произведения
искусства — знак творческий, вырванный из отсылки к воспоминаниям и чувственным
данным. Знак, обретающийся в данное мгновение, смысл и право наличествовать на
одном лишь своём основании и праве — найдя себя в промежутке между возможными
мирами [4, C. 34]
и слоями сущего, обнаружив себя будто граничащий со всеми внешними звуками мира
беззвучный колокол.
Как даосский
мудрец, находя себя вне и ниже всех существующих шумов — как ось мира, собирающая всем своим вниманием неявленную ещё-пустоту, смотрящего из будущего на себя, мира — это
есть знак и знамение обретённого времени.
Любой концепт стремится стать
связной историей — и иметь саморазвитие, когда мы ведем речь о времени. История
в своем развитии желает стать чистым намерением и линией моей памяти в длящемся
мгновении — разливающимся на пространстве некоторого количества обретенного времени.
Обретенное время — попадание во
время, в его такт на свой лад. Это состыковка и начало мелодии моего слова с
сущем. Таково стремление всякой собственной мысли, или, что то же — обретенного
языка.
Моё отвоевывание
ничто в сущем — и моё утверждения из этого ничто [3, С. 81] – слова, по праву
мне принадлежащего — вот стремление мысли как языка обретённого, как
произведения искусства — и здесь язык поэзии имеет ровно ту же цель, что и
философская речь — ибо это цель языка собственного, обретенного вообще.
Но каковы же знаки неистинные,
знаки, порождающие время утраченное, зло и гудение небытия нашего мира? Это
знаки, как-то слиты и взаимозависимые с отсылкой на иной, неясный мир, сильный
и независимый от меня.
Усложнение смысла: преодоление материальности знаков
Знаки не гомогенны. Знаки как
комплексы осмысленного поведения и жестов, что образуют схватываемые значения,
в разной степени приходят к соприкосновению с истиной. Не все сети, ткущиеся из
них, наделены ролью выражать саму сущность, не все знаки – те, к которым
устремлен мыслитель, дабы отыскать свое место и свою речь. Но те знаки, что
лежат глубоко в основании, последними знакомятся с нами – ибо, степень
сложности, свернутого разнообразия, и, одновременно, эмансипированность
в конкретные явления смысла – в них максимальна.
Чтобы появилась такая знаковая
конфигурация (или попросту, осмысленный мир), нужны иные пласты знаков, или
вернее, целые миры сцепленных и зависимых неабсолютным образом знаков. Это
означает, что они неотвратимо будут существовать как не обладающие предельным
смыслом и не обладающие им в полной
степени.
Речь пойдет вот о чём: экспансия
знака, завладевающая в конечном итоге всеми сферами – и там эмансипирующаяся их от материальности.
Ведь знак сам по себе
неестественен. Знак – это насилие над тем, что дано мне изначально. Ему еще
нужно доказательство, он должен еще сам на себе настоять. Этот путь
доказательства знака Делёз проходит вместе с мыслью
Пруста в тексте «Марсель Пруст и знаки». Делёз
раскрывает перед нами ход знака: мы видим, как знак преобразуется вместе с
преобразованием внутреннего смысла, что укомплектован всегда в определенный тип
знаков: светские знаки, знаки любви,
материальные чувственные знаки и знаки
произведения искусства.
Светские знаки
И именно светский знак – есть доказательство
и настаивание знака на своём существовании. Светские знаки – это чистая
философия знака – знак есть, вот он существует перед нами и настаивает на своем
жесте, на форме совершенства, он – чистая формальность. Светский знак отделён
от смысла, он – чистая способность выражения. «Они пусты, но эта пустота как
некоторая формальность, которую мы нигде не встретим, придаёт им ритуальное
совершенство».
Но любой знак характерен поиском
смысла, а любой ход связан с разочарованием, что является к нам не без искры
подавшей знак истины: схватив образ целиком, собрав процесс в целую картинку –
мы получили иллюзию, и в тот же миг избавились от нее. Так был получен
законченный момент – хоть он тут же и оборвался. Разочарование же связало смысл
с утратой, ибо то, что было правдой, было выражено неадекватным способом и
считывалось как знак из прошлого. Поэтому любая надежда, далеко летящая во
времени (к прошлому или в будущее), оказывается в итоге утраченным временем,
ибо само время в этот момент потеряно.
Складывание
хоть сколь-нибудь связной истории – это обучение, а «чередование разочарований
и откровений создает ритм, которому подчиняются все поиски». И правда, говоря о
знаках и об созидании истории собственной мысли – так естественно говорить о музыкальности
смысла, о мелодике и ритме. Так вот, сначала появляется ритм – то есть, в
собственной истории отчетливо слышен ритм – и даже точнее, точки
событий-разочарований, опираясь на которые, происходит трактовка настоящего. Но
это слышанье пунктирно. Именно последующее
многоуровневое разочарование в них может создать ощущение единой мелодики –
пройдя череду утончающихся в знании критериев, схем из представлений или, что
то же, целостных картин происходящего; преобразует их в фундамент, доставшийся
от прошлого. Фундамент прошлого – это ритмика реагирования, это способы
осмысления данного момента как знакового или же пустого. Но этот фундамент –
так же то, что подрывает себя – и, однако, что-то оставляет неподрывным
в себе, а лишь являемым в этом процессе. Рушится всё – и не всё. Что-то при
этом взрастает.
Обучение и знаки непосредственно
переплетены, и события интерпретаций служат толчками к сборке человечности,
причем совершенно всякой. Сборка самого себя как человека – это интенция к
собственной интерпретации случающегося со-мной.
Сборка человека – это наличие интерпретации происходящего. То есть «все, что
нас чему-то учит, излучает знаки, любой акт обучение есть интерпретация знаков
или иероглифов»[1, C. 29].
Само слово «знак» употребляется
Прустом широко, ибо это слово звучит внутри произведения искусства. «Знаки
специфичны и составляют материю того или иного мира». Многообразие миров –
систем знаков связано как раз с тем, что сами по себе знаки разнородны. Конкретный
мир дает тождественный смыл, в то время как в другом мире смысл будет
нетождественный. Тут становится видно, что знак никак нельзя рассматривать как
только форму – как это происходит через светские знаки – и необходимо увидеть
знак как многоплановый, как содержащий – и символ, и способный стать
однозначным.
Историко-философский контекст
предлагает отличить знак от метки [5, C.
3], которая однозначна. Знак – есть и знамение чистого рацио,
сверкающего вне связок с миром – чистая трансценденция.
И обозначение (один образ объясняющийся через другой), и конкретное значение-отсылание или материальный смысл. Поэтому в поле
языка это самое подходящее слово для того, чтобы удалось произвести это
сквозное соотнесение, самое что ни на есть неестественное, которое само по себе
никогда не осуществится – знака и мысли? Как играют они в некою общую игру, и
как узнаем мы уровень погружения этой игры?
Знаки любви
Если через светские знаки мы
узнаем – какие вообще есть миры, «каким подчиняются знакам, каково их законодательство
и великие проповедники» [1, C.
31], то для того, чтобы погрузиться вглубь – надо хотя бы раз влюбиться!
Светские знаки не созидают чужой души, они не ищут знаков, не собрав себя одним
захватывающим вниманием к тому, что только намекает – чего снаружи совсем нет.
Они не пробуриваются вовнутрь, не движутся вглубь живой неизвестности,
влекущей, как всё не до конца проявляемое, и вместе с тем неотвратимо заметное
для героя Поисков.
Знаки любви попросту творят
душу, раскрывают мир внутри. Знаки, посылаемые тем, кто стал знамением
появления моей души – абсолютны, они символичны – особенно, в моменты идеальных
вспышек сознание, просветов, связанных не столько с мечтами – с озарениями,
вдруг пониманием, расширением границ. Напряжение высокой сконцентрированности
рождает из объекта рассмотрения – субъекта чувствования, вчувствования
и глубоко субъективной интерпретации. Этот взгляд на любимого создает иньскую сторону мира, которая вся сплошно покрыта темнотой
и неизвестностью – на фоне которой, как на озере, отражающем звёзды – видны
наши собственные озарения.
Но кроме раскрытия души,
происходит связывание озарений с конкретным материальным существом, сугубо
конкретным ощущением. Знаки, таким образом, влекут к глубинам нашего тела, и мы
ощущаем не только форму нашего тела – но также, его чувство. Мы не называем, мы
в первую очередь ощущаем. Так через знаки мы появляемся как имеющие душу.
Материальные знаки
Когда же рождается «я» как знак?
Когда душа сама начинает замыкается на себе самой как испускающей и дающей себе
знаки. Когда я смотрю на себя как обладающего уникальным опытом, явившимся как
внутренние вспышки-зарницы знака. Когда направленность на другую душу вернулась
к себе как тому исключенному, что ближе к сущности. Со всех сторон слышались
призывы – и даже от самого того, кто служил источником знаков любви – обернись
на себя. найди в себе. Так я сам становится миром, сам для себя знаковым и
бесконечным для интерпретаций. Впечатления и воспоминания отделяются от
конкретных субъектов – и всплывают в мире души как сверкающие, намекающие на
мысль. Так рождается работа по собственной интерпретации.
Но интерпретация воспоминаний –
ещё черновой вариант знака искусства, следующего и единственно нематериального
знака. Знаки воспоминаний – ещё материальны: «их смысла, тот, что
разворачивается, означает Комбре, девушек, Венецию
или Бальбек. Это – не только их исток, но и
объяснение, это – их проявление, остающееся материальным» [1, C. 38]. Мы имеем ощущение, которое от
состыковки воспоминаний появляется как радость, но ещё не осознается как
идеальная сущность, отделено от материи, материала, на котором оно появляется и
рождается. Понимание свершается, когда вспышка сознания, намекающее свечение
смысла отделяется от материала, прямого источника этих воспоминаний.
***
И тогда в кобре познания явится
возможность обрести время — и найти ему своё место. Оно было утрачено в дебрях
чуждого языка, несобственных знаков и
значений. Оно получит своё новое именование в новорожденном мире говорящего
несомненно. В пути этом говорит необходимость и
чудесная новая возможность — в конце концов, переписать собственную
историю, переозначить: в мире игры явиться
свободно с собственной кистью и плащом
на плече. Обретенный язык врастает в средоточии всех возможных миров и
становится корневищем языков, задающим свой стиль происходящему.
Список
литературы:
1. Делёз Ж. Марсель
Пруст и знаки.// Метафизические исследования. Приложение к альманаху. СПб, 1999
2. Иванов Н. Б. Смысл вещей и честь людей: фантасмагория темпорального распада //В материалах Междунар.научн.
конф. Современная онтология VII: проблема времени.
13-14.097 2015, ГУАП
3. Сартр Ж.-П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии. М. Республика, 2000
4. Секацкий А. К.
Размышления. Эссе. СПб, 2015
5. Ладов В.А.
Иллюзия значения // Эпистемология и
философия науки. Журнал института
философии РАН. №3. т. V. М. 2005